МАЯК

Это — текст нашего друга Рината, написанный для первого номера Meow Magazine, про графины, ужины и войну. Иллюстраци — Никита Панин.

Март, я выхожу из вагона на кольцевой станции метро «Комсомольская». Поезд, на который у меня куплен билет, уходит ровно через семь минут.

Меня удивляет навигация московского метро. В нем всегда по диагонали, как газы в химических колбах, сталкиваются люди. Образуется уникальное природное явление — cмерч из биологических масс, cеверные циклоны штурмуют жар вспученных вагонов. Я бегу по платформе. Бегу и толкаю. Толкаю без такта, но в темп. Наступаю на пятки и снова толкаю. Упираюсь в широко расставленные локти, бедра. Снова толкаю.

Черная привокзальная масса поддается напору! Я ее часть, человек-функция. Я полон решимости. Я бью в спину и бегу по эскалатору вверх. Опаздывая на поезд, я несу разрушение: сбиваю стариков и плафоны. Плафоны в несколько слоев обклеены названиями футбольных клубов, а старики почему-то нет. Меня ждут в Петербурге.

На вечер назначен ужин в доме самой очаровательной девушки из тех, что когда-либо ложились под меня. Я спешу к Сане. У Сани волшебные скулы. Они режут язык. Саня — так называют мою невесту близкие, а значит и я должен буду звать ее, как мальчишку. Саня любит три вещи: отца, размешивать пальцами правой руки масляные краски и сосать мой член. Отец Сани долго и много работает. Сейчас депутатом, а до этого — бандитом. Я везу ему в подарок бутылку «Лафройга» и надеюсь, что он не будет мешать его с колой. Мать Сани умерла десять лет назад и поэтому больше не живет с ними. Саня часто приезжает ко мне в Москву. Я же впервые еду к ней в Петербург.

За минуту до отправления протягиваю проводнику влажный от пота билет. По моему лбу cкользят капли и сыпятся прямо на перрон, минуя нос.

— Место четыре, ресторан через один вагон налево, — напоминают.

Отдышавшись на тучного соседа в глупом галстуке, вспоминаю простую истину — в вагонах-ресторанах не едят даже крысы. Вспомнив, начинаю соображать, где по прибытию скоротать время до вечера. Я специально просил не встречать. Не люблю, чтобы мои женщины находились на вокзале одни. Не знаю, чрезмерная забота это, какая-то странная форма ревности или все вместе. В любом случае, мне нужно решить, где перекусить так, чтобы выпить и не напиться. Желательно одному. «Маяк»?

«Маяк» располагается в глубине улицы Маяковского по левую руку, если свернуть с Невского проспекта направо. «Маяк» — это легендарное кафе и бар. Последнее место в мире, где можно достать рюмку водки за тридцать пять рублей. «Маяк» — это символ меня прошлого. Символ глупца, для которого иллюзии дороже денег. Место сбора богемы, студенчества, профессуры и обитателей городского дна.

Именно «Маяк» три года назад провожал меня из Петербурга в Москву. Тогда все закончилось дракой:

— Драки запрещены, — кричала крупный бармен Алла. — Пошла на хуй! Дерутся пидоры в жопу. Мужчины сражаются, — сообщал я.

Он провожал, ему и встречать.

В поезде я сплю и не вижу, как моя слюна рискует испортить не только поездку, но и идиотский галстук попутчика. Мне снится, как через три часа и тридцать минут новый я, задев головой низкое и на удивление ясное небо Петербурга, переступит порог кафе-бара и докажет, что он больше не властен над ним. Новый я докажет, что за три года московской жизни он многому научил меня старого. Научил ценить полезные знакомства, жить по плану, не верить в глупые идеи, пить на ходу. Научил, в конце концов, не бить людей. Правда, забыл научить не пускать слюни, но это ничего.

Через пятнадцать минут после прибытия на Ленинградский вокзал я на месте. «Маяк» встречает бюстом Ленина и Путина, уже знакомым нам барменом Аллой, семью свободными и одним занятым столиком.

За занятым столом в дальнем углу зала сидит мужчина двадцати семи лет по имени Дмитрий Страпинский. Это с ним я сражался в тот последний в Петербурге день. У Дмитрия Страпинского есть сценарий. В этом сценарии, как и в Дмитрии Страпинском, никто не нуждается. Они редко расстаются и регулярно выпивают вместе. Мы узнали друг друга и зачем-то обнялись.

— Водку будешь?

Страпинский кивнул.

Прошу триста грамм элитной по семьдесят три рубля рюмка, маслины c косточками, селедку с картофелем, одну солянку и две ложки.

Бармен наполнил графин, после чего неспешно прибавил громкость телевизору. Молчавший до этого момента приемник сообщил, что началась война. Выяснилось, что десять минут назад наши войска пересекли границу соседнего государства. В соседнем государстве давно неспокойно. Наступил момент для решительных действий. Армия объединенной Европы спешит вклиниться с другой стороны. Американские корабли сняты с якоря. Приемник полагает, что там, в соседнем государстве, притесняют русских. Об этом я ничего не знаю. Знаю, что там есть нефть, красивые женщины и вода, которой разбавляют плохое вино. Знаю, что когда-то эта земля была нашей. Теперь их. Грядет большой передел. Моя кожа чувствует, как портовые шлюхи дрожат в преддверии дохода. Водка на столе.

— Лихо! Мы еще и рюмку выпить не успели, а они уже войну развязали, — возвращает меня Страпинский. — Что? — возмущаюсь я. — Ты расстроился? — искренне удивляется Страпинский. — Так война же. — Я и говорю, воюют. Они каждые сто лет друг с другом воюют. Не ссы, один хуй победим. Всегда же побеждаем. Это тебе не футбол какой-нибудь. Наливай! — При чем здесь победа? Кто «они»? Воюем мы! Мы с тобой часть этой блядской войны. Да, войны были и раньше, но сейчас другое. До этого нас не было или мы были детьми. Сегодня мы здесь. Нам не отвертеться. Они убивают от моего имени. Мы кусок этого гиганта. Гиганта, которому через часы суждено столкнуться с ему подобным. На наших глазах монстры подминают совсем юную девочку. Они будут топтаться на ее теле. Пользоваться ее молодостью. Они будут пить ее соки, пока мы пьем водку! Мы семя этих гигантов. Знаешь, что такое война?

— Я знаю, что такое семя. — Война — это пошлоcть. Cношение с женщиной, которую разлюбил, но еще не успел натянуть брюки и уйти. Вместо этого ты натягиваешь ее. Отличие лишь в том, что во время войны на прощание кончают тебя, а не ты. Здесь не бывает победителей. — Победители все же бывают и лучше нам оказаться в их числе, — справедливо замечает Страпинский. Может, нальешь уже? Как семя семени.

Я молча ударил по его голове. На сей раз графином. Графин рассек кожу под волосами, и кровь, смешавшись с водкой, текла на маслины в тарелке с другими закусками. На ужин я опоздал.